Спойлер! (кликните для показа/скрытия)Сергей Бах: Из-за осколочного ранения пальцы на правой руке потеряли чувствительность, даже пишу с трудом. Доктора говорят, что это поправимо. Хожу на процедуры.
РП: Как тебя ранило?
С.: В первый раз ранил снайпер, случилось это в районе Донецкого аэропорта. Одна пуля сломала ребро, пробила легкое, вторая — руку. Ребята вытащили и отвезли в ближайшую больницу. Сидел в очереди, дожидаясь, пока какой-то бабушке сделают перевязку. Лекарств в больнице не хватало, через две недели я сбежал долечиваться в Макеевку, у моего приятеля там родители живут.
Долечился, пошел в разведку вместе с приятелем и еще одним бойцом. Нарвались на засаду, уходили через поле, где нас накрыли минометами. В квадрате 20 на 20 метров, где мы лежали, упала 21 мина. Меня и моего друга ранило, а третьего убило. Минометные обстрелы самые коварные, у мин разлет осколков непредсказуемый, от них очень трудно спрятаться. Поэтому миномет считается страшным оружием.
РП: Чем ты занимался до того, как приехал на Донбасс?
С.: В марте мне стукнет 37 лет, капитан спецназа в запасе, закончил Высшее инженерное командное училище в Ленинграде, пенсионер. Службу начинал со срочника. Прошел первую и вторую чеченскую кампанию, конфликт в Дагестане. Воюю с 18 лет, но на два года был перерыв на мирную жизнь — трудился инженером в Санкт-Петербурге, в строительной компании. Мой отец и дед — профессиональные военные, отец служил в особом отделе Северного флота.
РП: Мирно жить понравилось?
С.: Да… (иронично улыбается)
РП: Зачем на эту войну приехал?
С.: Приехал после одесских событий в мае прошлого года. Праздники прошли, пришел на работу, взял расчет и оказался на Донбассе. После увиденного не мог сидеть дома. В ополчении вообще много людей, которые взяли в руки оружие после одесских событий. Например, у меня в подразделении служат два одессита, которые горели в доме профсоюзов. Мой дед служил офицером, во время войны после освобождения Донбасса занимался оперативной работой в этих краях. Доделываю то, что он не успел.
РП: Ты побывал на многих войнах. В чем специфика этой?
С.: Это война не стрелкового оружия, а диверсионно-разведывательных групп и артиллерии. Группа выдвинулась, нашла цель, передала данные артиллерии, она накрыла. Так воюют обе стороны. В войне активно участвует местное население — сообщает информацию и нам, и ВСУ. Передовая здесь ограничена деревнями — в одной мы стоим, в другой — украинцы. Кое-где окопы, капониры под технику.
Определить, кому принадлежат снаряды, упавшие на голову мирных жителей, зачастую трудно. Это может быть третья сила, диверсионные группы, которые провоцируют конфликт в пользу того, кто заинтересован в ведении боевых действий. Война — это возможность бесконтрольно списывать огромные деньги. Любая мина, снаряд, патрон имеет свою цену. Кто определит, сколько было выпущено мин?
РП: Как проходит твой день на войне?
С.: Если выходной, то встаю, одеваюсь, ем и заваливаюсь спать. Стараюсь почаще в душ ходить, вода расслабляет. На фронте все зависит от обстановки. Бывает, не сплю два-три дня, не снимая одежду и обувь. Лежишь и не знаешь — накроют или нет. Зимой, кстати, воевать сподручнее. Минное поле удобнее проходить по снегу. Главное, найти следы животного. Ни лиса, ни заяц не пойдет туда, где мина лежит.
РП: Где живешь?
С.: В казарме в Донецкой области, наша группа из 12 человек занимает одно расположение. Как-то рано утром меня разбудили истошные звуки, как будто кто-то ходит и дудит в горн. Оказалось, это орал павлин, которого нам подарили. Его с вечера не накормили, вот он и возмущался. Начались обстрелы, павлин от испуга сбросил хвост.
РП: Кормят как?
С.: Сытно, но однообразно — каша, макароны, печеночный паштет. Ненавижу его теперь!
РП: Местные жители помогают?
С.: Местные приносят на наши посты сигареты, бензин, но главное, что они делятся информацией. Ополченцы, в свою очередь, отдают им остатки сухих пайков, которые порядком надоели. Сочувствующих украинской армии среди местных тоже хватает. После войны на Донбасс ссылали с западной Украины тех, кого подозревали в связях с немцами, но доказать не смогли. Мы, например, несколько раз ловили корректировщиков из местных жителей, которые данные украинской армии передавали.
РП: К войне можно привыкнуть?
С.: У каждого свой подход, универсальных приемов не существует. Я, к примеру, матерюсь. После боя мне всегда хочется есть. Даже банку тушенки с собой таскаю. Стихли выстрелы, сажусь и ем. Все зависит от психики, у кого она покрепче, тот становится человеком войны. Есть те, кто приезжает на передовую, переживает одну или несколько атак, ранение, смерть друга и ломается. Сбрасывает с себя оружие и хочет только в тыл. Я не психолог, отправляю такого подальше. Определить, кто есть кто, заранее невозможно.
РП: Много ли новичков не выдерживают?
С.: Около трети бойцов уезжают с войны, многие переводятся в более спокойные подразделения. Из боевой группы больше половины отсеивается.
РП: Как развивалась твоя карьера на Донбассе?
С.: Сначала был командиром учебного взвода в Лисичанске у Мозгового. Потом служил под командой Стрелкова в Славянске. Когда мы город оставили, вернулся обратно к Мозговому и получил полномочия создавать разведывательную группу. С ней попал в окружение, но успешно вышел в Стаханов, служил в национальной казачьей гвардии. Оборонял Стаханов, Первомайск, Кировск, Фрунзе, Перевальск, Алчевск. Сейчас я командир подразделения разведывательной борьбы отдела спецопераций батальона ОПЛОТ. С начала этого года входим в корпус Донецкой республиканской гвардии. Наши бойцы и в Донецке, и в Дебальцево, и на мариупольском направлении.
РП: Ты, среди прочего, занимаешься борьбой с диверсантами. Как отличаешь врага от мирного жителя?
С.: Первое, на что ты обращаешь внимание, — взгляд. Военный смотрит враждебно или заискивающе. Походка очень о многом говорит. Воевавший движется не по одной прямой и смотрит под ноги. Обращаю внимание на руки и лицо — пороховые газы втираются в кожу, их трудно смыть. Иногда от человека пахнет маслом или порохом. На плече или шее может быть след от ремня, а на первой фаланге указательного пальца — потертость. За много лет службы накопил множество приемов.
РП: Ты служил у казаков. Какие они солдаты?
С.: Кто-то честно воюет на фронте, кто-то — мародер, 50 на 50. Мне приходилось и с теми, и с другими иметь дело. У Павла Дремова в Стаханове я был приписан к контрразведке, выявлял, в частности, мародеров. К чести казаков, они за это наказывают, проводят публичную порку, отобрав казачьи регалии и награды. Я и сам порол, потому что был принят в казачество еще в конце июля, в начале боев за Первомайск.
РП: И как происходило посвящение?
С.: Очень просто — провели службу в храме. После окончания поздравили и подарили кубанку. Шашкой не наградили, но пистолет за храбрость вручили. Макаров с дарственной гравировкой лежит в Донецке, дожидается моего возвращения.
РП: А много ли людей из России сейчас в армии ДНР и каковы их мотивы?
С.: Российской армии здесь нет. Тех, кто приехал с идеей восстанавливать справедливость, защищать мирных людей, немного. Больше тех, кто здесь ради развлечения, — процентов 80, наверное. Приезжают как на сафари, — на месяц, на два. Некоторые отпуск проводят. Как правило, это те, кто воевал, в мирной жизни им скучно, вот едут сюда за острыми ощущениями. Боеспособную армию из таких людей не создашь. Чтобы подразделение нормально воевало, оно должно быть слаженно, а на это уходят месяцы. У меня в группе семь человек, со мной они воюют еще с Первомайска, то есть конца июля.
Не стоит также забывать о тех, кто приехал делать криминальный бизнес. В начале декабря мы в Донецке арестовывали бойца, имевшего доступ к оружейным складам, у которого постоянно пропадало оружие. Надавили, и он привел нас к схрону, в котором был полный комплект, включая пулеметы. Вора мы передали в местную госбезопасность, его дальнейшей судьбой не интересовался.
РП: Много пишут о том, что на Донбасс отправляют срочников, что военнослужащих заставляют подписывать контракты для отправки сюда. Ты таких солдат много видел?
С.: Не встречал ни срочников, ни тех военных, кого заставили подписать контракт. Здесь служат только добровольцы.
РП: Что из себя представляет армия ДНР и ЛНР сейчас? В непризнанных республиках говорят о том, что формируют вооруженные силы.
С.: Армия находится в зачаточном состоянии. С самого начала это была война полевых командиров. Воевали такие батяни-комбаты, каждый из них контролировал свою территорию и был там царь и бог. Сейчас группировки, воюющие за ЛНР и ДНР, начинают объединять, из ополченцев формируют взводы, роты, батальоны, бригады и корпусы. Служат бывшие колхозники, шахтеры, многие из которых даже семьи по программе беженцев отправили в Россию.
Военное строительство идет очень тяжело, потому что не хватает толковых командиров, нормального управления, централизованного снабжения. Каждый полевой командир пытается — в меру своей свободы, перетягивать одеяло на себя, требовать особых полномочий.
В частях, находящихся на территории Донецкой области, порядка больше, чем в Луганской, хоть экономика ЛНР находится в лучшем состоянии, больше работающих шахт и производств. Я на Донбассе не видел ни одного правильно организованного блок-поста, укрытия, блиндажа. Все, как правило, построено дилетантски и бесполезно. Своих специалистов у них нет, а к чужому мнению они не прислушиваются, хотя ресурсов хватает.
Многое зависит от полевого командира. Например, в одном из войсковых соединений у командира начальник штаба — полковник российской армии в отставке. Активно работают российские советники, но процесс идет очень медленно.
РП: Есть ли сопротивление полевых командиров, которых лишают полномочий?
С.: Есть. Доходят до вооруженного противостояния. К счастью, серьезной стрельбы пока не было, но оружием бряцают.
РП: Местное население в армию идет охотно?
С.: В Донецкой и Луганской республиках нет обязательного призыва, но многие идут в армию, потому что нет другой работы, а на службе платят. Рядовой боец получает 360 долларов или 8 тысяч гривен. По меркам Донбасса это очень большие деньги. До войны шахтеры-проходчики с самой высокой зарплатой получали от 6 до 6,5 тысяч гривен. Мой должностной оклад 500 долларов.
РП: Но откуда деньги, если экономика Донбасса на ладан дышит?
С.: Ну, не вся экономика в руинах. В Донецке работает горно-обогатительный комбинат, и прокатный комбинат, и коксовый. Добывается и продается уголь и в Россию, и на Украину. Я знаю случаи, когда людей, сбегавших из-под обстрелов в Россию, не брали обратно на работу, так как они бросили родное предприятие в трудное время.
В Донецкой области работают семь из 37 шахт, в Луганской области большинство добывающих предприятий функционирует. И хоть работают они на 30–50 процентов от довоенной нормы, но какими-то деньгами бюджет пополняется.
Именно поэтому нацгвардия и Вооруженные силы Украины (ВСУ) в первую очередь пытаются разрушить инфраструктуру, обстреливая шахты, предприятия. Пока они работают, деньги поступают в бюджет непризнанных республик.
РП: Боевой потенциал украинской армии как оцениваешь?
С.: У них в войне участвуют регулярные части и добровольческие батальоны, которые входят в Правый сектор. Мотивация солдат регулярных частей невысока. Многие ушли бы с фронта, но боятся штрафбатов, тюремных сроков и что их родных репрессируют. Помню, брали 31 украинский блок-пост на Бахмутке, пришли договариваться о сдаче с его обитателями, а они и говорят — мы бы рады сдаться, да боимся за наших родных. В конце концов уговорили, но пришлось пять дней кормить.
В илловайском котле, к примеру, украинское командование бросило своих солдат. Если бы не предательство военачальников, мы бы победу не одержали. Они очень хорошо подготовили оборону, врыли в землю контейнеры и забетонировали. Есть еще Правый сектор. Это контрактники, которые служат за хорошие деньги — от 7 тысяч гривен и выше. Судить о том, какие бойцы в добровольческих батальонах, трудно, они все больше по тылам сидят, занимаются, по их словам, борьбой с диверсантами и под шумок грабят местное население. Я знаю много историй, когда бойцы Правого сектора выносят из захваченных домов все, включая кровати и ворота.
Если в деревню вошли части ВСУ и Добровольческие батальоны, то последние забирают себе лучшие дома, оставляя другим право жить в хлеву. Как правило, село подвергается масштабному разграблению.
РП: Много пишут о том, что в украинской армии служат иностранные наемники. Приходилось сталкиваться с такими?
С.: На Троицком тракте мы разбили колонну, и среди раненых военнослужащих Украины обнаружили негра. Сделали все возможное, чтобы его донести до госпиталя, но не смогли — умер. Стрелял он из калаша, но остальное оружие и экипировка были очень дорогие. Позже я определил по номеру жетона, откуда он приехал, — с воинской части НАТО, расквартированной на территории Германии. Сталкивался и с польскими наемниками.
РП: В Донбассе объявлено перемирие. Как оно соблюдается?
С.: Никак. Там, где стоят наблюдатели ОБСЕ, тихо. Стоит им уехать, обстрелы начинаются вновь. Правый сектор заявил, что ни о каком перемирии слышать не хочет, поэтому добровольческие батальоны открывают огонь когда хотят и где хотят. Периодически на их уговоры ведутся бойцы из регулярных частей, начинают обстрелы наших позиций. Добровольцы огрызаются в ответ.
РП: Ты воюешь с Первой чеченской. Почему приезжаешь на войну снова и снова?
С.: Привык, наверное. Я в первую ночь дома даже плохо спал, потому что у изголовья автомата не было. Взял наградной пистолет, он у меня еще с Первой чеченской, положил под подушку. Стало немного спокойнее.
